Еще столетие назад крестьянство составляло абсолютное большинство населения России и по праву могло считаться фундаментом страны. Жизнь крестьян в дореволюционной России давно стала предметом политических спекуляций. Одни утверждают, что она была невыносимой, крестьяне прозябали в нищете и едва не умирали с голоду, были самыми обездоленными в Европе.

Другие, не менее тенденциозные авторы, напротив, расписывают жизнь дореволюционного крестьянства едва ли не как патриархальный рай. Как жили русские крестьяне? Действительно ли они были самыми бедными на фоне крестьянства других европейских стран или это ложь?

Начнем с того, что миф о вековой бедности и отсталости русского народа с удовольствием воспроизводился и тиражировался на протяжении веков ненавистниками российского государства самых разных политических убеждений. Мы встречаем разные интерпретации этого мифа в статьях дореволюционных либералов и социалистов, в нацистской пропаганде, в сочинениях западных историков и "советологов", в умозаключениях современных либералов и, наконец, в тенденциозных украинских агитках. Конечно, все перечисленные группы авторов и распространителей этого мифа имели или имеют собственные, часто не пересекающиеся интересы. Одним было важно с его помощью низвергнуть монархию, другим — подчеркнуть якобы изначальную "дикость" русского народа, третьи использовали его для утверждения некоей идеальной модели развития российского государства. В любом случае, этот миф часто опирался на всевозможные непроверенные утверждения и умозаключения.

Огромная территория и колоссальные климатические, географические, экономические отличия российских регионов на всем протяжении отечественной истории обуславливали совершенно разный уровень развития сельского хозяйства, разную материальную обеспеченность и бытовой комфорт российских крестьян. Для начала, кстати, нужно определиться, что понимать в целом под крестьянством — сословие в дореволюционном смысле или, с точки зрения более современного подхода, группы людей, занятые в сельском хозяйстве — земледелии, животноводстве, рыбной ловле и т.д. В последнем случае различия между крестьянами дореволюционной России еще более велики. Псковщина и Кубань, Поморье и Дон, Урал и Сибирь — везде жили русские крестьяне, а также земледельцы, скотоводы, охотники и рыбаки других народов России. И их положение отличалось, в том числе, и пропорционально географическим особенностям. На Псковщине и на Кубани сельское хозяйство имеет разные возможности для своего развития, как и в других регионах России. Это надо понимать, рассматривая жизнь и благосостояние русского крестьянства.

Но углубимся в историю и начнем рассматривать жизнь русского крестьянства еще в допетровской России. В те далекие века крестьяне везде жили безрадостно. В странах Западной Европы их положение было далеко не столь успешным, как теперь пытаются представить его "западники". Конечно, безусловным прогрессом ряда европейских стран по сравнению с Россией стало постепенное разрушение феодальных отношений в деревне с последующим освобождением крестьянства от феодальных повинностей. В Англии, Голландии, ряде других стран Европы бурно развивалась мануфактурная промышленность, что требовало все новых и новых рабочих рук. С другой стороны, аграрные преобразования способствовали оттоку населения из деревень в города. Не от хорошей жизни английские крестьяне из родных деревень устремлялись в поисках пропитания в города, где в лучшем случае их ждал тяжелый труд на фабриках, а в худшем — положение безработного и бездомного маргинала со всеми вытекающими последствиями, вплоть до смертной казни по тогдашним британским законам. С активизацией освоения заморских территорий в Новом свете, в Африке, Азии тысячи европейских крестьян устремились туда в поисках лучшей жизни, не страшась возможной гибели во время длительных морских путешествий, соседства с опасными племенами, смерти от болезней в непривычном климате. Далеко не все из переселенцев были прирожденными авантюристами, просто жизнь в Европе была такой, что "выталкивала" тех, кому ничего не светило на родине, за море — на поиски лучшей доли.

Наиболее тяжелым было положение крестьянства в Южной и Северной Европе. В Италии, Испании, Португалии феодальные порядки сохранялись в незыблемом состоянии, крестьяне продолжали подвергаться эксплуатации и часто становились жертвами произвола помещиков. В Скандинавии, ввиду климатических условий, крестьяне жили очень бедно. Не менее тяжелой была жизнь и ирландских крестьян. А что было в то время в России? Никто не скажет лучше современников.

В 1659 году в Россию прибыл 42-летний католический миссионер Юрий Крижанич. Хорват по происхождению, он получил образование сначала в Загребе, затем в Австрии и Италии, много путешествовал. В конце концов, Крижанич пришел к экуменическим взглядам и утверждал необходимость единой христовой церкви католиков и православных. Но такие взгляды были негативно восприняты российскими властями и в 1661 году арестованного Крижанича сослали в Тобольск. Там он провел долгих пятнадцать лет, написав за это время несколько очень интересных работ. Проехавшему практически через всю тогдашнюю Россию Крижаничу удалось очень плотно познакомиться с жизнью русского народа — как дворян и духовенства, так и крестьянства. В то же время, настрадавшегося от российских властей Крижанича сложно обвинить в пророссийской тенденциозности — он писал то, что считал нужным написать, и излагал собственное видение жизни в России.

Например, Крижанича очень возмущала показная роскошь русских людей, не принадлежащих к высшим сословиям. Он отмечал, что "люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы... а что можно выдумать нелепее того, что даже чёрные люди и крестьяне носят рубахи, шитые золотом и жемчугом?..". При этом, сравнивая Русь с Европой, Крижанич возмущенно подчеркивал, что в европейских странах нигде нет "такого безобразия". Он связывал это с большой урожайностью русских земель по сравнению с Польшей, Литвой и Швецией и в целом с лучшими условиями жизни.

Однако, Крижанича сложно упрекнуть в чрезмерной идеализации русского бытия, поскольку в целом он относился к русскому и другим славянским народам довольно критически и все время норовил подчеркнуть их отличия в худшую сторону от европейцев. К этим отличиям Крижанич относил мотовство, простоту, чистосердечность славян по сравнению с рационализмом и расчетливостью, изворотливостью и умом европейцев. Обращал внимание Крижанич и на большую склонность европейцев к производственной деятельности, чему немало способствовал их пуританский рационализм. Русский, славянский мир и Запад у Крижанича — две совершенно разные цивилизационные общности. В ХХ веке выдающийся русский философ и социолог Александр Зиновьев говорил о "западнизме" как особом типе развития общества. Спустя столетия он подмечал часто те же отличия западного и русского менталитетов, о которых в свое время писал Крижанич.

Крижанич, кстати, был далеко не единственным иноземным путешественником, описывавшим благополучную и сытую жизнь русского народа в сравнении с жителями других стран. Например, немец Адам Олеарий, побывавший в России в качестве секретаря посольства шлезвиг-голштинского герцога в 1633-1636 гг., также отмечал в своих путевых записках дешевизну продовольствия на Руси. Оставленные Олеарием воспоминания свидетельствуют о достаточно благополучной жизни простых русских крестьян, по крайней мере, если судить по тем бытовым сценам, свидетелем которых он становился в пути. В то же время, Олеарий отмечал простоту и дешевизну повседневной жизни русских людей. Хотя пищи в России вдоволь, у большинства простых людей мало домашней утвари.

Конечно, Петровские реформы и многочисленные войны, которые вела Российская империя на протяжении XVIII века, отразились на положении русского простого люда. К концу XVIII века в России уже начинают распространяться идеи философов Просвещения, которые способствуют формированию у части русской элиты негативного отношения к существующим социальным и политическим порядкам. Главным объектом критики становится крепостничество. Однако тогда критиковали крепостничество, прежде всего, из гуманистических соображений, не как устаревшую форму социально-экономической организации, а как бесчеловечное "рабство" крестьян.

Шарль-Жильбер Ромм прожил в России семь лет — с 1779 по 1786 годы, работая учителем и воспитателем графа Павла Александровича Строганова. В одном из своих писем образованный француз, кстати, принявший затем активное участие в Великой Французской революции, писал своему товарищу, что в России "крестьянин считается рабом, поскольку господин может его продать". Но при этом, отмечал Ромм, положение русских крестьян — "рабов" в целом лучше, чем положение французских "свободных" крестьян, поскольку в России каждый крестьянин имеет земли больше, чем в состоянии обработать физически. Поэтому нормальные трудолюбивые и смекалистые крестьяне живут в относительном достатке.

О том, что быт русских крестьян в выгодную сторону отличался от быта их европейских "коллег", отмечали многие западные путешественники и в XIX веке. Например, английский путешественник, Роберт Бремнер писал, что в некоторых областях Шотландии крестьяне живут в таких помещениях, которые в России сочли бы негодными даже для домашней скотины. О бедности ирландских крестьян на фоне русского крестьянства писал и другой британский путешественник — Джон Кокрейн, посетивший Россию в 1824 году. Их заметкам вполне можно верить, поскольку в большинстве европейских стран и в XIX веке крестьянское население жило в глубокой бедности. Массовый исход британцев, а затем и представителей других европейских народов в Северную Америку — типичное тому подтверждение.

Конечно, и жизнь русского крестьянина была тяжела, в неурожайные годы и голодна, но в то время это никого не удивляло.

Стремительно стало ухудшаться положение крестьянства как раз во второй половине XIX века и особенно в начале ХХ века, что было связано с прогрессирующим социальным расслоением русской деревни, высокой рождаемостью и недостатком земель в Центральной России. С целью улучшить положение крестьян и обеспечить их землей и были задуманы программы по освоению огромных территорий Сибири и Дальнего Востока, куда планировалось переселить большое количество крестьян из губерний Центральной России (и эта программа начала реализовываться при Петре Столыпине, как бы к нему не относились впоследствии).

В наиболее тяжелом положении оказывались те крестьяне, которые перебирались в поисках лучшей жизни в города. О безрадостной жизни обитателей трущоб повествуют Владимир Гиляровский, Максим Горький, Алексей Свирский и многие другие видные представители русской литературы. "Дно" города формировалось в результате разрушения привычного уклада жизни крестьянской общины. Хотя в маргинальные слои населения русских городов вливались представители самых разных сословий, формировало их крестьянство, точнее его беднейшая часть, выходцы из которой на рубеже XIX-ХХ вв. в массе переселялись в города.

Учитывая огромную численность крестьянского населения, в большинстве своем малограмотного и не имевшего рабочей квалификации, в России сохранялись низкие расценки на неквалифицированный труд. Плохо жилось неквалифицированным рабочим, тогда как мастера получали вполне прожиточные деньги. Например, токари, слесари, бригадиры получали в начале ХХ века в среднем от 50 до 80 рублей в месяц. Для сравнения — килограмм говядины стоил 45 копеек, а неплохой костюм — 8 рублей. На гораздо меньшие деньги могли рассчитывать рабочие без квалификации и с низкой квалификацией — они получали примерно 15-30 рублей в месяц, тогда как домашняя прислуга работала за 5-10 рублей в месяц, правда кухарки и няньки "столовались" по месту своей работы и там же, чаще всего, и проживали. В США и ряде стран Западной Европы рабочие получали, в сравнительном соотношении, большие деньги, однако доставались они не менее легко, а уровень безработицы был очень высоким. Вспомним, что накал борьбы рабочих за свои права в Европе и Северной Америке в конце XIX — начале ХХ вв. был ничуть не меньшим, чем в Российской империи.

Жизнь в России никогда не была легкой, но нельзя назвать ее и какой-то особенно ужасающей и бедной по сравнению с другими странами. Тем более, что на долю России выпало такое количество испытаний, которое не перенесла ни одна европейская страна, не говоря уже о США или Канаде. Достаточно вспомнить, что за один ХХ век страна пережила две мировые войны, унесшие миллионы жизней, гражданскую войну, три революции, войну с Японией, масштабные экономические преобразования (коллективизацию, индустриализацию, освоение целины). Все это не могло не отражаться на уровне и качестве жизни населения, которые, тем не менее, повышались в советское время стремительными темпами.

Илья Полонский
***

Дореволюционная жизнь в бабушкиных рассказах

С этим вопросом обратилась я, юная советская школьница к своей бабуле в 1975 году. Это было школьное задание: расспросить своих родственников об их тяжелой жизни при царе и составить рассказ. В те годы еще у многих были живы дедушки и бабушки, помнившие дореволюционную жизнь. Мои бабушка и дед 1903 и 1905 года рождения — простые крестьяне-староверы из сибирской деревни, руководствовались установкой "Всякая власть от Бога" и в политику не лезли. Поэтому я приготовилась записать яркий рассказ-иллюстрацию к школьному учебнику из первых уст. То, что мне рассказали, было удивительно и ново тогда для меня, поэтому я так ярко, почти дословно запомнила ту беседу, вот она:

— Жили мы, ты знаешь в деревне под Новосибирском (Новониколаевском), — начала воспоминания бабушка, — наш отец-кормилец рано погиб от несчастного случая: на него упало бревно, когда он помогал строить избу своему брату. Вот и осталась наша мама, твоя прабабка молодою вдовой в 28 лет. А при ней 7 ребятишек мал-мала-меньше. Младший в люльке еще лежал, а старшему едва минуло 11 лет.

Поэтому наша осиротевшая семья была самая бедная в деревне. И было у нас в хозяйстве 3 лошади, 7 коров, а кур и гусей никогда и не считали. Но работать за плугом в семье было считай что некому, много ли одна баба земли вспашет? А это значит, что хлеба в семье не хватало, до весны дотянуть не могли. А ведь хлеб для нас был всему голова.Помню, на Пасху мама нам щей жирных наварит, в печке гуся целиком запечет, картошки с грибами в сметане в большом чугуне натомит, яичек накрасит, сливки, творог на столе стоят, а мы, маленькие плачем и просим: "Мамушка, нам бы хлебушка, нам бы блинка". Вот так было.

Это уж потом, когда через три года старшие братовья подросли и пахать смогли хорошо — вот тогда мы снова как все зажили. Я уж в 10 лет погонычем была на пахоте — моя обязанность была отгонять от лошади слепней и оводов, чтоб они ей работать не мешали. Помню, собирает нас мать на пахоту с утра, напечет свежих калачей и один огромный калач мне на шею как хомут вещает. А я в поле от лошади веткой оводов отгоняю, да калач тот на шее своей ем. Да еще от себя-то оводов отгонять не успеваю, ох и накусают они меня за день! Вечером же с поля сразу шли в баню. Напаримся, распаримся, и сразу силы как будто заново берутся и бежим на улицу — хороводы водить, песни петь, весело было, хорошо.

— Подожди, бабуля, ведь везде пишут, что крестьяне совсем плохо жили, голодали. А ты другое рассказываешь.

— Для крестьянина, милая, земля — кормилица. Где земли мало, там и голодали. А в Сибири у нас тут земли для пахоты вволю было, так что зачем голодать? Тут разве может только какие-нибудь лентяи или пьяницы голодать могли. Но у нас в деревне, ты же понимаешь, что пьяниц вовсе не было. (Конечно понимаю, деревня то у них была староверческая. Люди все истово верующие. Какое уж тут пьянство. — Марита).

Тут и луга заливные с травой по пояс — значит кормов для коров и лошадей хватает. Поздней осенью, когда скотину забивают, пельмени впрок на зиму готовили всей семьей. Лепим их, морозим и в большие самотканые мешки складываем, и на лёдник спускаем. (Лёдником бабуля называла глубокий погреб со льдом, в котором температура всегда была минусовой — Марита). А пока лепим их, — наварим и уж так объедимся! Едим их едим, до того, что уже последний пельмень в горле встанет. Тогда мы, ребятишки, хлоп на пол в избе и по полу катаемся, играемся. Пельмени умнутся — так мы еще добавки поедим.

В лесу и ягоды, и орехи собирали. А за грибами даже и в лес ходить не надо было. Вот у нас за край огорода только выйдешь, да и не сходя с места ведро грибов наберешь. На реке опять же рыбы полно. Ночью летом пойдешь, а щурята маленькие спят прямо уткнувшись носом в берег, их надергать можно было много петелькой. Помню, раз сестрица Варвара и зимой нечаянно щуку "поймала" — пошла на прорубь белье полоскать, а щука ей в руку вцепилась. Варвара ну орать, а сама руку вместе с вцепившейся щукой под мышку — и бежит, мамку зовет. Уха была потом жирная.

Бабуля улыбается мне своей тихой ласковой улыбкой. Ах, бабушка, много бы отдала, чтоб только снова эту улыбку увидать, да поговорить с тобою. Бережно храню в памяти неспешные простые твои рассказы. И еще храню память о той любви, которой ты одарила и детей своих, и внуков и правнуков.

(на фото — реальная крестьянская изба в деревне Мартьяново, запечатленная 100 лет тому назад фотографом Прокудиным-Горским)

А это фотография сельского сенокоса от того же фотографа. 1909 год. Обратите внимание: сенокос в дореволюционной сельской общине был делом общим, общинным.

Из жизни сибирской деревни до и во время революции

Эпизод первый.

"Мы жили и работали как всегда, а белые и красные воевали друг с другом, то вдали от нашей деревни, то возле нее, а один раз под вечер случился бой между ними прямо за нашу деревню. От выстрелов, от страха мы все разбежались за огороды, залегли за кустами и ждем, когда кто-нибудь из них наконец победит, и тогда бой прекратится и можно будет нам вернуться в дома. Но силы видимо были равны, ни те, ни другие не вступали в прямой бой, не заходили в деревню, а только перестрелку вели.

Рядом со мною в траве лежала наша соседка, которая шибко за свою корову переживала. Корова у нее была молодая, первотелка и только-только наконец раздоилась нормально. А тут как на грех такая оказия: время вечерней дойки, а мы в кустах лежим. Коровы же мычат, мучаются, вымя полное. Так и не утерпела соседушка - ползком, ползком, огородами пробралась она в свою избу, там схватила вилы, вздела на них наволочку да и выставила над своей крышей навроде флага. А так как наволочки у нее были красного цвета, то и получилось, что вот, якобы уже красные деревню заняли и флаг свой вывесили. По крайней мере, белые видимо так подумали и отошли. А красные в тот раз деревню заняли. Ну и мы довольные по своим домам к своим делам вернулись".

Эпизод второй.

"Зимой отступали белые через наши края, через нашу деревню. Видимо сильно их уже побили, так как отступление было очень большое. Было среди них много раненых, больных, обмороженных. Для обеспечения отступления потребовали они в нашей деревне с каждого двора повозку, коня и возничего. И попробуй ослушайся! С нашего двора выпало мне возницей ехать. Бабы выли по нам - возничим, как по покойникам, понимали, что вряд ли нам удастся вернуться живыми домой. Пошла я коня запрягать в сани, а сама реву: "Мамка меня не любит! Нас семеро ребятишек, а она из всех именно меня выбрала!".

На самом-то деле мама правильно сделала. Старших детей жалко было отправлять, ведь на них хозяйство держалось (отец-то у нас рано умер), а младшие не справились бы. А вот я была - серёдняя, мне тогда лет 14-15 было. Вот мы и поехали. Мороз тогда ударил уже хороший, хотя зима еще только началась. До другой деревни ехать далеко, и я где-то на полпути им предложила: "Есть тут в сторонке избушка лесничего. Избушка справная, дрова в ней всегда есть, можно обогреться, чаю напиться, а потом дальше поехать. Те обрадовались. Мы доехали до этой лесной избушки. Они скорее туда направились, а я делаю вид, будто коня привязываю да сбрую поправляю. Только последний в дверях скрылся, я в сани прыг и ну ходу! Так и удрала от них. Из всей деревни только я одна вернулась не только сама живая-здоровая, но и с конем. Остальные возничие гнали своих лошадей с оступающими , пока лошади не пали, и домой вернулись кто пешком, а кто и вовсе пропал навсегда".

P.S. Жаль, что мало мы разговаривали со своими бабушками и дедушками - живыми свидетелями истории. Вот и у меня лишь некоторые отрывочные эпизоды сохранились. Тем ценнее каждый даже короткий такой отрывок. Приглашаю остальных КОНТОвцев не стесняться и не откладывать в долгий ящик, а писать всё, кто что помнит. Хоть по крохам собирать историю от ее очевидцев.

Marita